Моя корова, что хочу, то и делаю!

В Простоквашино была глубокая ночь. Дядя Фёдор спал в своей кровати, Матроскин – на печке, а Шарик – в сарае. Внезапно громкий стук разбудил Матроскина и Дядю Фёдора. За дверью послышался голос Шарика:
– Матроскин! Там твоя корова рожает!
– Уррра!!! Мурка рожает! Идём, Дядя Фёдор!
Под громкое мычание коровы все трое пошли в сарай.
– Ой, смотрите, лезет!
– А почему телёнок полосатый?
– Моя корова, что хочу с ней, то и делаю!
– Матроскин, сдурел? Не при ребёнке!
– Шарик, помолчи!
– А что Матроскин с ней делает? – спросил Дядя Фёдор.
– Детей.
– Как?
– Ты не знаешь, откуда берутся дети?
– Ему тринадцать лет, откуда он знает?!
– Подумаешь, мне вообще четыре.
– Это по человечьим меркам тебе четыре, а по кошачьим уже двадцать восемь.
– Так как Матроскин детей делал?
– Осенью вернёшься в город – у родителей спросишь.
– Вы чего здесь расшумелись? – вдруг раздался противный голос Печкина.
– Да вот, у нас тут корова рожает.
– А почему телёнок полосатый?
– Моя корова, что хочу с ней, то и делаю.
– А вы не боитесь, что я донесу на вас за зоофилию?
– Меня нельзя за зоофилию, потому что я сам животное. А остальные тут ни при чём.
– А вашей Мурке не больно было?
– А почему ей больно должно быть?
– Я в одной умной книжке читал, что у котов х** колючий.
– Товарищ Почкин, не материтесь при ребёнке! – хором выкрикнули Матроскин и Шарик, затыкая Дяде Фёдору уши.
– Я Печкин.
– Всё равно не материтесь!
– Ой, чья бы корова мычала, товарищ Матраскин. До свидания.
Злобный почтальон ушёл, а Шарик от души рассмеялся, а потом спросил:
– Матроскин, у тебя правда… ну… колючий? Покажи!
– Ага, щас! Может вам ещё тут в кружевном белье продефилировать?
– Вы как хотите, а я пошёл спать. Меня ваши звериные разборки не волнуют.
Шарик и Матроскин остались наедине.

Шарик и Матроскин остались наедине

Шарик и Матроскин остались наедине.
– Матроскин!
– Чего?
– А чего это тебе вдруг с коровой приспичило?
– Да, кошка моя на меня обиделась.
– Какая кошка?
– Да я с одной кошкой ещё в июне познакомился. Живёт через три дома от нас. Её Алиса зовут.
– А, я знаю. К ним недавно тётя погостить приехала. У этой тёти такая симпатичная болонка. Только вредная. Я с ней познакомиться хотел, а она меня драным пугалом обозвала.
– Да, болонки они все такие… Недотроги… Тебе с такой внешностью их за версту обходить надо.
– Ну, куда мне до тебя. – Шарик глубоко вздохнул. – Да, везёт тебе, у тебя и кошка, и корова. А на меня хоть бы одна старая с*чка посмотрела! Нет, всё! Завтра пойду и утоплюсь!
– Ну что ты! Какой топиться?! – Матроскину вдруг стало жалко несчастного пёсика. – А хочешь, хочешь, я буду твоей с*чкой?
– Ты за кого меня держишь?!
– Ну, извини.
– Подожди, я же ещё не сказал нет.
– Значит всё-таки?.. – Матроскин поймал себя на мысли, что у Шарика очень красивые серые глаза.
– Давай ложись! – Шарик удивился собственной наглости. Голос Шарика дрогнул, и Матроскин зашевелил ушами так, что у Шарика заколотилось сердце.
– Может, не будешь на меня кричать, а то я могу и передумать. – промурчал Матроскин, перевернулся на живот и задрал хвост кверху, открывая все деликатные места.
– Прости, прости! – Шарик зашёл сзади и приступил к делу. – Знаешь, я давно хотел тебе сказать… В общем, я люблю тебя, Матроскин.
– Давно?
– Уже два с половиной месяца. Я понял это, когда Дядя Фёдор от нас уезжал этой весной.
– Нда, я помню… Я тебе тогда ещё свитер с оленями от скуки связал. А себе шарф и шапку. – Матроскин вспомнил не самую приятную пору своей жизни. Мохнатые лапы Шарика щекотали его бока, а собачий хвост дёргался вправо-влево в такт движениям Шарикова таза. Хвост же Матроскина описывал в воздухе сложную фигуру, напоминающую цветок, и иногда задевал чувственный собачий носик. – Знаешь, а я ведь тебя тоже люблю. И тоже два с половиной месяца.
– Правда? – собачье сердце забилось в два раза чаще и сильней.
– Да. Видимо расставание с Дядей Фёдором очень плохо на нас отразилось. Я помню, ты ходил, скулил, так жалобно, так пронзительно…
– А ты всё время что-то вязал, вышивал…
Процесс закончился.
– Блин, и что же нам теперь делать?
– Давай всем расскажем.
– Ты что, нам мама Дяди Фёдора уши оторвёт, если узнает.
– Ну, уши не уши, а кое-что другое точно оторвёт.
– Да и кошка моя мне не простит…
– Так вы же поссорились.
– А мы уже помирились.
– Давай всё, что было в этом сарае, останется между нами?
– Согласен.
Высоко в небе ярко светила полная Луна, окружённая свитой из звёзд. По всему Простоквашину не было слышно ни звука. Спали все: и старый вредный почтальон Печкин, и корова с телёнком; уснули уже и Шарик с Матроскиным, крепко обняв друг друга; уснул и Дядя Фёдор. И ему снился очень странный сон.

Сон Дяди Фёдора

А снилось Дяде Фёдору вот что. Сначала ему снился большой зелёный луг, и он на нём сидит. Сидит и что-то рисует на земле бледно-малиновой краской. Что-то похожее на медведя с грибом на спине. Вдруг появились Матроскин и Шарик. И Матроскин говорит: “Дядя Фёдор! Идём чай с Печкиным пить!” А Шарик добавил: “Печкин сегодня вкусный! Я три штуки съел. Идём, пока там что-нибудь осталось тебе-э-э! Бе-э-э! Бе-э-э!” Шарик начал превращаться в милую пушистую овечку, а Матроскин зачем-то нацепил розовое платье с оборочками, розовую шляпку и начал пасти Шарика.
Внезапно пошёл дождь. Земля стала плавно уходить из-под ног Дяди Фёдора, и вот он уже крутится в большом водовороте грязной жижи. Мимо проплывали три Печкина и хором пели матерные частушки, не имея ни малейшего намёка на слух и голос и напрочь позабыв про рифму и смысл:

У козы чётыре глаза
В чашке плавал Фёдор
Вот такой вот чай х**вый
У котов колючих

А вокруг носился галчонок и кричал: “А я чем могу помочь? Я почтальон Печкин!”
Фёдор проваливался всё глубже, и, наконец, понял, что сидит на стуле в своей городской квартире, причём сидит он совершенно голый, а из квартиры куда-то пропала вся мебель. Откуда ни возьмись, появился Папа, почему-то одетый в костюм розовой феи. Он сказал: “Тебе в деревне лучше. У тебя ведь нет вечернего платья”, взмахнул волшебной палочкой, и в ту же секунду вместо Папы появилась пастушка с овцой. Одета она была точно так же, как Матроскин, но была человеком. Дядя Фёдор вдруг как-то застеснялся и начал прикрываться. Пастушка, видимо, была очень доброй и одолжила Дяде Фёдору своё платье вместе со шляпкой, оставшись абсолютно голой. “Тебе тепло?” – спросила она голосом Матроскина. Дядя Фёдор, не успев ответить, оказался в подъезде, где он впервые встретил Матроскина. Вниз по лестнице с громким хохотом пронёсся Печкин на велосипеде. “Корова у нас чья?” – вдруг прозвучал где-то сверху нежный Матроскиновский тенорок. Матроскин сидел на подоконнике и шевелил ушами. “Государственная” – ответил Фёдор. “А мороз, который она вырабатывает?” – “Мороз наш” – “Попрошу птичку нашу не обижать!” – Матроскин выпорхнул через окно и замахал лапами, как птица.
Вдруг откуда-то на Дядю Фёдора опрокинулся стакан чая. Розовое платье оказалось безнадёжно испорчено, и пришлось его снять и надеть привычную жёлтую футболку.
“Здравствуйте! Возьмите меня к себе жить. Я вам всё охранять буду.” – раздался за спиной голос Шарика. Дядя Фёдор обернулся и увидел Шарика, который стоял, облокотившись на перила, и помахивал хвостом. Дядя Фёдор попытался что-то сказать, но рот у него был забит соломой. “Ну, а если во мне инстинкт просыпается, и меня в лес потянуло со страшной силой?” – продолжил пёс – “Делайте из меня что хотите, хоть чучело. Всё равно мне жизнь не мила. Всё, считайте, что я утонул.” Шарик начал спускаться вниз, и, уже почти скрывшись из виду, добавил: “Мясо лучше в магазине брать. Там костей больше.”
Вдруг откуда-то снизу начала прибывать вода. Дядя Фёдор начал тонуть и… проснулся.
Кровать была мокрой от пота, а трусы упрямо пытался разорвать жёсткий утренний стояк. Дядя Фёдор долго пытался понять, куда он попал, и, наконец, понял, что лежит в своей собственной кровати, в своём собственном доме в Простоквашино. Все эти чаи и платья оказались лишь плодом разыгравшегося воображения. Теперь его мучал другой вопрос: что случилось с его половыми органами? Такого раньше ни разу не было. Но это состояние прошло раньше, чем Дядя Фёдор смог понять.